Paaudze
  • LV
  • RU
  • Главная
  • Фонд
  • События
    • Медицина
    • Культура
    • Образование
    • Другое
  • Контакты
Paaudze
  • LV
  • RU
Search
  • Главная
  • Фонд
  • События
    • Медицина
    • Культура
    • Образование
    • Другое
  • Контакты
Seko mums
Культура

Рецензия книги — ‘Латышская/русская поэзия’

Эта необычная антология представляет реальный слой культуры со взаимодействующими даже и в другом языке участниками – полагает АНДРЕЙ ЛЕВКИН

30. июля, 2012

Эта необычная антология представляет реальный слой культуры со взаимодействующими даже и в другом языке участниками – полагает АНДРЕЙ ЛЕВКИН

©  Виктория Семыкина

Чтобы понятнее — это проект людей рижской группы «Орбита». И это вполне нормальная антология латышской поэзии, а то, что стихи написаны латышами сразу на русском, лишь определяет принцип ее составления. А так — хорошие поэты, интересные стихи. Но, конечно, так это выглядит, когда все давно знакомо. Мне там нравятся многие тексты (что уж авторы — их я и в оригинале читал), но не является ли мое отношение локальным, отвечающим подсознательной склонности к данному типу фэншуя? 

С. Львовский предложил мне написать рецензию, именно учитывая мою, чрезмерную для российской поляны, вовлеченность в предмет. Разумеется, он полагает, что книга заслуживает отношения к ней. Все так, но у меня (как рижанина) сама по себе она особого отношения вызвать не могла: антология, все равно же смотришь по авторам. Но это потому, что Рига никогда не была моноязычным городом; я и сам, если что, пишу статьи-колонки на латышском. То, что латыши пишут и на русском, для меня естественно. Есть рядом еще один язык, почему бы и не на нем?

Понятно, что в России отношение к теме другое, она ж моноязычна (регионы как таковые не рассматриваются — ну не рассматриваются же?), к литературе на русском языке относятся как к абсолютной данности. Я и уточнил у Львовского: что — по его мнению — тут было бы интересно, какая сторона дела? Он предположил, что возможно говорить о том, что русский язык мог бы стать чем-то типа английского, имея в виду его распространение (ex-колонии и т.п.), но не сложилось. То, что по-советски называлось языком межнационального общения, убрав идеологические рамки. Это разумно. 

Но только что с тех пор изменилось? Русский вполне используется в бывших республиках. Да, распространения как у английского нет, но и у английского нет уж такой поголовной победы, даже в Европе. Но да, с русским чуть иначе. Всем известны (в личном общении) версии кавказского русского, армянского русского. А это же вполне сложившиеся варианты, не хуже одесского. Но если последний считается вполне русским и не воспринимается речью иностранца, то это не относится к русской речи азербайджанца или китайца: у них будет просто плохой русский (если, конечно, они не ассимилировались до состояния, скажем, Каспарова). Вот в чем нюанс языковой колонизации: требуется не только распространение языка, но чтобы его заграничные изводы воспринимались как суверенные версии, а не как искажение. Так что по этому пути не продвинешься. 

Антология тогда оказывается этаким кунштюком, отношение к которому действительно интересно установить — по российскую сторону границы. Исторический подход тоже не работает. Да, любопытно, как знание русского постепенно развивалось, соответствуя процессам в самом русском, но это уж чересчур факультативно. Не рассказывать же тут про великого (по другому поводу) пастора Глюка (XVII век, «И везде, куда возрю, вижу, что я умножен») или младолатышей в Петербурге с их «Петербургской газетой». Тем более что в антологии не такой уж русский, чтобы медитировать на его прикольности. С орфографией все в порядке, а другая структура речи и в самом деле просвечивает, плюс еще и другие нюансы.

Конечно, там не язык per se, а литература. Вдобавок это поэзия, предполагающая преимущественное внимание к языку. То есть вроде бы происходит возвращение к языку, но это уже поэзия, где уже не вполне ясно: это автор сбился из-за ошибки или произвел искажения осознанно? Вот у Монты Кромы:

        И город весь день шел и все это видел и
                                        своими глазами это 
                                        фотографировал и
                                        вписал нас в свои
                                        пленки мышления.


Эти «пленки мышления» могут показаться сбоем относительно ее прочей, вполне свободной русской речи (в ее случае можно добавить: рижской русской речи — отчасти зависимой от латышской, но — также уточняя: городской, рижской латышской речи, даже богемной). Конечно, это не сбой, но несколько большее непопадание в шаблон словоупотребления, чем непопадание, которое воспринимается как обычный ход. То есть не штампы, а именно шаблоны, которые исподволь воздействуют на того, кто пишет на единственном языке. Они даже статистической природы, эти шаблоны: в речи есть такие элементы, которые настолько налипли на мозг (ну вот да — «пленки мышления»), что и не ощущаются. Но когда у тебя два-три-четыре языка, то и к родному относишься свободнее, отчужденнее от него. Про это позже, а тут уместны примеры.

Конечно, в антологии можно найти что-нибудь и для прикола, типа «Чем меньше чернил, тем больше дум. Тогда по струнам брум-брум-брум», 1907, Янис Порукс. Но ведь не вполне же понятны основания для этого текста, не говоря уже о том, что Порукс не был образцом нордической психики. А в некоторых случая из антологии присутствует и подтрунивание над российским (далее — советским) языком, тоже повод поискажаться. Или такое:

        В садике пусто, 
        Нет цветки,
        И пустые грядки,
        Везде видно, 
        осень пришла.


Казалось бы, с какой радости Эрику Адамсонсу понадобилось создавать данный опус. Но если посмотреть на дату, то окажется, что это стихотворение главный эстет довоенной латышской поэзии написал в семь лет. 

Вот не просто стихи на русском, а полемика на эту тему. Виктор Эглитис — В.В. Розанову: 

        Розанов милый, я недавно
        Твою статейку прочитал,
        Где уничтожив презабавно
        С десяток наций, ты издал
        Указ нам сочинять по-русски.
        И вот, твой гений оценя,
        Ретировавшись по-французски,
        Я сочинять начну с тебя.


Еще более абсурдно предполагать проблемы с русским у Чака: 

        Что сказать? … Любовь моя была
        Как мальчишка уличный — бедна, 
        Незаметная, как на полу игла.


А это у него, похоже, и вовсе московское стихотворение. Там в начале многочисленные «скачущие с портфелями» плюс «вертящиеся в движении вокзалы», концовка:

        Но заразительна же эта глупость как зевота
        неудержима как штыком ощетинившаяся рота — 
        эх скоро стану я таким же потным
        с утра до вечера трудящимся животным.


Ну и революционный поэт Лайцен, чтобы и про латышских стрелков не забывать:

        Товарищи, война еще не кончена —
                                        призыв зовет из дома.
        Да будет накален смелей наш пылкий ум
                                        к всемирному разгрому!


Анатоль Имерманис вообще писал на своих русских стихах «перевод». Вроде еще и гонорары за переводы получал, справедливо. Вот, с некоторой загадочностью:

        Москва — это верность до гроба
        движению и брожению.
        Чем пахнет Москва?
        Микробами — 
        дрожжевыми шагами Ленина.


Анатоль да, был коммунистом, но — до войны, в Латвии. Так что насчет Ленина и дрожжей — это, пожалуй, не так чтобы оттепель. Ну а потом и вовсе: зайдет, бывало, в редакцию — обычно в сопровождении двух-трех милых барышень — развалится в кресле — ему под восемьдесят уже было — закурит сигару и давай рассказывать про разные приключения, и стихи читает. Сигары ему чуть ли не половина Союза писателей из Европы привозила, я и сам в этом однажды участвовал. Вообще он галантную тематику предпочитал: 

        Ты как дом, где кипит карнавал — 
        с масками ночи и дня.
        Но уж слишком я часто встречал
        мальчиков, вхожих в тебя.


Ну и Монта Крома (это уже мое подростковое пристрастие):

        Какой сегодня вечером в Риге туман! Разве
                                        ты тоже смотришь 
                                        в окно? Мое окно
                                        открыто, говорит
                                        трубка теле- 
                                        фона,
        Мое окно открыто, и с пятого этажа
                                        блестит много
                                        мокрых крыш
                                         и крыши ярче, 
                                        чем вечерние огни
        И, знаешь, блестят тоже те крыши одно-
                                        и двухэтажного 
                                        домов, которых три
                                        года назад снесли.
        Да, эти крыши опять мокрые.


Теперь про отчужденность от языка при многоязычии. Поэты — если они, конечно, работают как поэты, а не производят ритмическую беллетристику, обычно доходят до границы возможностей речи и пытаются ее перескочить. Ну там футуристы, словотворчество и Хлебников. Иногда это дает языку новые возможности. Но я же не поэт и не вполне понимаю, как это решается сейчас. Надо полагать, варианты есть. 

В случае билингвизма все несколько иначе. Когда в окрестностях хотя бы два языка, то никакая мысль (образы, месседжи и проч.) с языком уже не связана жестко. Все, что пишется, уже есть за ним. Новость не велика, но в рамках единственного языка она воспринимается либо в романтических вариантах, либо отвергая саму возможность дословесного существования текста. Между тем это бытовой факт, не требующий доказательств даже в двуязычном городе.

Последствия понятны. Если центр месседжа уходит чуть в сторону от языка, то в банальном варианте это порождает большее количество аморфных медитаций — так эта машинка работает. В принципе это должно склонять к верлибру — куда ж рифмовать при доминировании закадровых ощущений. Но когда человек пишет на не своем языке, зная его не свободно, то рифмовка может использоваться как вспомогательное средство, делая тексту какие-то рамки. Так что в среднем это закадровое ощущение склонно искать себе именно устоявшиеся шаблоны другого языка, подкрепляя их общечеловеческими шаблонами. Это, конечно, как-то не очень. Даже как-то неловко тут за Бендрупе, например: 

        Прозрачна даль, бездонна тишина.
        Все знают все. Все обо всем молчат
        Из глубины морской твои глаза
        Глаза твои зеленые глядят.


А в лучшем варианте шаблоны языка стушевываются, так что стихо-беллетристика выталкивается в отдельный, игрушечный жанр. Тут ровно по поговорке «клин клином вышибают», если ее продолжить до конца «но дырочка остается» — та, куда клинья совали. При многоязычии языки как-то взаимно немного убирают друг друга, и того не осознавая, но — именно ради этой дырочки. 

Про этот вариант можно еще много чего написать. Скажем, в любой авторской, даже поэтической системе (ограниченной единственным, родным языком) полно коротких loop’ов словоупотребления, не регулируемых правилами языка. Они используются, даже не обращая внимания на их наличие. Они привычно-затерты и воспринимаются (бессознательно) в качестве микрокеннингов, меток стабильных состояний, невесть как ставших конвенциональными. Рассуждать об этом — дело долгое (конечно, «дело долгое» тоже луп и микрокеннинг), главное — отсутствие таких элементов приводит к тому, что речь ощущается — тоже неосознанно — непривычной. Какой-то не такой. 

Так что с практической точки зрения этот том полезен и потому, что там этих залипаний нет, точнее — там много мест, где их нет. Что окажет пишущим психотерапевтическую услугу: почистит им, что ли, кэши. 

А так что, вполне удачная антология. Там внутри даже возникают некоторые переплетения, значит — это не просто собранные отдельные артефакты, но реальный слой культуры со взаимодействующими — даже в другом языке — участниками. 

Что до переплетений, то вот Марис Салейс: 

        переход от состояния пыли
        к состоянию ночи…
        а тут мы уже были
        между прочим.


Разумеется, были, потому вот Янис Рокпелнис:

        Та черная доска
        Ночного небосвода
        Касанием мелка
        Преобразилась сходу.


А откуда у Рокпелниса мелок? От Монты Кромы:

        Как хорошо в ночной черноте вытащить
                                        из кармана мел! Без
                                        мела вообще
                                        и жить нельзя. Надо
                                        оставить друг другу 
                                        координаты. И просто 
                                        так. Чёркнуть.
                                        Линию. Где-нибудь.
 


Ну и кто-то еще помнит, что это тут латыши пишут на чужом языке? 


Латышская/русская поэзия. Стихи латышских поэтов, написанные на русском языке. Составление, вступительная статья, комментарии — Александр Заполь. Рига. Neputns, 2011.​

Источник

Бирка: Новости
generation 30. июля, 2012
Поделиться
Facebook TwitterE-pasts Drukāt

Социальные сети

Facebook Like
Youtube Subscribe

Последние события

Для лечения маленьких пациентов используется новое хирургическое оборудование
Медицина 28. декабря, 2020
Фонд Петра Авена предоставляет Стипендии отличия трём студенткам Латвийского университета
Образование 17. декабря, 2020
Больницам дарят оборудование для лечения пациентов с Covid-19
Медицина 1. декабря, 2020
МУЗЫКАЛЬНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ RIGA JURMALA ПЕРЕНЕСЁН НА 2021 ГОД ИЗ-ЗА COVID-19
Культура 13. мая, 2020

© 2022 Generation.lv. Visas tiesības paturētas

Welcome Back!

Sign in to your account

Lost your password?